Стану я точно генералом,
Буду я точно генералом,
Если капрала, если капрала
Переживу!

©Михаил Танич

Латеранский дворец, Рим, 1075. (Борьба за инвеституру)

…Завернул туго свиток «Dictatus papae» и закрыл печатью Рыбака. Григорий довольно откинулся на спинку массивного кресла, затейливо украшенного разнообразными фигурками руками мастеров-краснодеревщиков, — «Пусть теперь все в Империи прочтут «Папский Диктат». Память услужливо пододвинула образ ненавистного Генриха, немецкого императора. Папа заскрежетал зубами и, резко отодвинув стул, подошел к окну. Цветущие вишни залепили стрельчатые окна Дворца. Невидящими глазами наместник уставился в окно. Ему особо нравились последние два пункта диктата собственного сочинения:

— Нельзя считать католиком того, у кого нет единства с римской церковью.
— Папа может освободить подданных от присяги верности лицу, совершившему грех.

«Нет, это какую же наглость надо иметь, чтобы заставлять его папских епископов присягать на верность Салической династии!», — Григорий медленно начинал закипать. Его власть вечна, как вечна сама римская церковь, основаная Богом. Он вправе низлагать императоров.

Он, Григорий VII, заставит всех князей мира сего целовать его туфлю!

«Ишь, чего удумали. Земли церковные богаты. Но они принадлежат только церкви! И точка! А этот вредный германский императоришко вручает моим же епископам символы духовной власти — посох и кольцо Рыбака. Требует вассальную клятву?! Назначает епископов?! Решает споры, которые всегда находились в духовной юрисдикции?! Уму непостижимо! Куда катиться этот мир? Раньше без разрешения папы императоры даже вздохнуть не имели права! А сейчас?»

Папа нервными шагами ходил по комнате.

«Этого нельзя оставить просто так», — он бросился к столу, рухнул в кресло и на одном дыхании написал приказ о сборе в Ворсе высшего немецкого духовенства.

«Вот теперь попляшет у меня этот выскочка. Я предам его анафеме и освобожу от вассальной клятвы его же собственных немецких вассалов. И он умрет, проклинаемый как священниками, так и немецкими дворянами. Как первый император-еретик, бросивший вызов самому господу Богу. В моем лице. Его проклянут свои же подданые за то, что покусился на их частную собственность, захотев вернуть их земли германской короне. Не мир я принес, но меч, — да сбудется слово, речённое Тобой…»

Вормс, октябрь 1076.

Генрих нервно барабанил по столешнице громадного стола. Папские легаты, не дрогнув, передали императору ту мерзкую бумагу, что сейчас валялась внизу, возле Генрихова стула. Папа таки решился на этот шаг. Отлучил его, законно избранного императора от церковной груди. Тот самый папа, который открыто якшался с Матильдой Тосканской в Каносском замке, имеет наглость заявить, что никто не имеет права судить папу!

«Один, совсем один», — Генрих невесело посмотрел на портреты своего многочисленного семейства, — «Кому оставить трон?»

Тот трон, который уже однажды пошатнулся благодаря стараниям его матери. Та раздавала саксонским князьям и епископам земли, принадлежавшие по праву Генриху. Именно ему были завещаны земли его отцом. Да и евреи в этом деле тоже не помощники. Он еле спас их от бессмысленной резни, которую учинили по пути в святую Землю рыцари-крестоносцы. Сердце Готфрида Бульонского, предводителя жадных до боя и золота вояк, смягчилось при виде «подарка» в 500 марок, преподнесенной еврейской общиной Кёльна и Майнца. Только разобрался император с воинственными саксонцами, которые его, еще мальчишкой, хотели утопить в море. Как вот, — новая напасть! А на дворе — начало зимы. И вассалы, — «черт их дери», — выругался сквозь зубы император, бунтуют и требуют его отставки. Неблагодарные!

Не он ли хотел централизовать власть в империи? Не он ли возводил новые храмы на земле, переданной ему самим Богом? Да, это правда. Он рассматривал себя как ставленника Всевышнего с самого раннего детства. Пока этот самолюбивый, еле дышащий на римском престоле старикашка, не задумал подрубить ножки у его имперской власти. А ведь только год есть у него сроку, пока не вступит в силу папское отлучение. Из-за какого-то дурацкого перстня с печатью Рыбака и простого пастушьего посоха, украшенного причудливой резьбой по слоновой кости (инвеституры) он должен ни свет ни заря торопиться к этому зловредному старикану Григорию. Иначе сегодняшняя смута в государстве покажется детской забавой по сравнению с теми событиями, которые уже стучатся в ворота Вормса.
Если, конечно, Генрих не будет умнее и подаст руку дружбы папе, другой рукой показывая фигу в кармане.

Вот так и получилось, что через пару месяцев, в грязном рубище, холодный и голодный Генрих три дня и три ночи простоял в грязи во дворе замка этой папской распутницы Матильды. Папа Григорий, злорадно ухмыляясь, к всеобщему недовольству немецкого баронства, снял анафему с мятежного императора. Так был закончен поход в Каноссу, символ унижения и вынужденного покорения внешним обстоятельствам.

Но на этом не закончились мытарства немецкого императора. Трижды разные папы предавали его анафеме. От него отреклись его сыновья. И после смерти тело долго не могло найти покоя. Германские епископы, шумно фыркая, отказывались погребать его в освященой земле. И только через пять лет его младший сын слезно вымолил у римского папы разрешение похоронить отца, согласно его завещанию в фамильном склепе.

Так император с мятежным протестантским духом, сам того не зная, положил начало раздробленности империи, которая смогла собраться в единый пазл только спустя долгих семь столетий. Дело его жизни было завершено, правда другими людьми и не так быстро, как ему хотелось…